Издательский эксперимент — два документальных текста

Книгу «История моей жизни. Записки пойменного жителя» руководитель рыбинского издательства «Медиарост» Виталий Горошников называет экспериментом. Потому что издание объединяет два документальных текста, авторы которых в чём-то схожи друг с другом и одновременно с этим являются противоположностями. И Иван Юров, и Павел Зайцев родились в деревнях, они не профессиональные писатели.

— Какие же это разные люди, как по-разному они смотрели на мир. У Павла Зайцева деревенская жизнь — мир идиллической гармонии природы и человека, мир добра и тепла, этот мир так хорош, как не бывает и, кажется, быть не может. Для Ивана Юрова круг деревенской жизни — это проклятие тяжкого, на пределе сил труда, несправедливости и жестокости, — рассказывает о содержании издания Виталий Горошников.

С разрешения «Медиароста» «Черёмуха» публикует отрывки из книги.

Иван Юров, Архангельск, 1935 год

Кого же я имею в виду читателем своих записок? Сына Леонида, а, может быть, и будущих внучат. Я вот часто думаю, что если бы мой отец, а еще лучше дед или прадед, хоть как-нибудь сумели записать жизнь в их время хотя бы только одной своей деревни, я с великим удовольствием и интересом прочитал бы их записи, историю узко родного края. Мои же записки независимо от степени их грамотности должны быть интересны моим внукам (будущим, конечно, теперь их еще нет) уже потому, что они относятся к периоду величайших событий. Конечно, об этих событиях они прочитают в хороших книгах, они будут изучать историю этих событий по учебникам, но они не найдут там, какой же жизнью жила в этот период та глушь, где жил их дедушка, и как он, дедушка, жил. В моих же записях они все это найдут.

***

Младенчества своего я, конечно, не помню, поэтому о нем будет кой-где упомянуто со слов матери. Она рассказывала мне, что родила меня в хлеву. Родился я с большой, распавшейся начетверо головой, и мать долго боялась, что череп не срастется.

Роды были тяжелые. Мать, впавшую в обморок, из хлева перенесли на мост и уже решили, что она умерла. Но когда моя бабушка, мать отца, Варвара сказала: «Ведь умерла баба-то», мать, придя в сознание и услышав эти слова, спросила: «Кто, матушка, умерла?» Тут бабушка рассмеялась и ответила: «Ты умерла. Мы ведь напугались, думали, что ты уж не жива».

Но мать осталась жива и после этого родила еще мне двух сестер и двух братьев, да до меня сестру и брата. Но первый ее мальчик Павел помер десяти недель от роду, а остальные мы — три сестры и три брата — остались живы и росли на радость и горе матери.

***

Написал я историю своей незадачливой жизни для сына своего Леонида.

Кроме этого мне нечего тебе оставить.

Я льщу себя надеждой, что когда-нибудь в часы досуга ты без особой скуки посмотришь мои записи. Тут ты увидишь не только историю моей жизни, но и историю прошлой жизни нашего глухого угла, которую я старался изобразить возможно понятнее и правдивее.

Мологские Богатыри

Жители Молого-Шекснинской поймы хворали редко. Что было тому причиной? Возможно, постоянный физический труд на чистом, свежем воздухе и здоровое питание экологически чистыми продуктами. Были в деревнях отдельные мужики, подобные русским богатырям, воспетым в былинах за их недюжинную силу. Помню, как-то раз, а было мне семь годков, в нашу избу на Ножевском хуторе пожаловали гости — трое мужиков. Был среди них один круглолицый, здоровый. Он с приятелями тогда обедал в нашей избе. Они ели, о чём-то разговаривали, я же вертелся рядом, на полу, занимался чем-то своим. После обеда круглолицый дядька встал из-за стола и подошёл ко мне со словами:

— Хочешь, малой, я тебя на ручке покачаю?

Мужик посадил меня на свою ладонь и, сказав «не бойся», принялся качать. Руку со мной на ладони он опускал и поднимал на весь размах, на всю длину. Так спортсмены гири качают. Круглолицый подбрасывал меня к потолку легко, без устали. Тогда моя мать, по характеру спокойная, сдержанная женщина, вошедши в комнату из кухни и увидев эту картину, даже взвизгнула — не то от боязни, что силач ненароком уронит её чадо, не то от восторга его силой. Я сидел на ладони крепко, старался не робеть, только сердчишко в груди подпрыгивало.

***

Беседами в междуречье назывались вечерние сборы и гуляния молодёжи. На тех сборах-беседах молодёжь веселилась от души — пела, плясала, забавлялась разными играми. Там завязывались сердечные знакомства промеж парней и девок, возникала юношеская любовь. Беседы обычно устраивались в тех домах, где в семьях были девки. Одна дочь на выданье в доме — быть в том доме одной беседе, а коли две и больше — то и собирались в тех домах по два и больше раз. В какой семье бывало по четыре дочки на выданье, так там и четыре раза собирали гулянья: нынче беседа за Маньку, потом — за Аньку и так далее. Для неженатых беседы не устраивались, парни ходили только по беседам в избы девок, только погулять.

Ягоды

Молого-Шекснинская пойма изобиловала грибами и ягодами. Без их больших запасов не жила ни одна семья междуречья.

Малина и земляника, калина и смородина, клюква и морошка, ежевика и черёмуха, черника и гонобобель, брусника и костяника густо покрывали пойменскую землю. Природные условия как будто специально были созданы для того, чтобы всюду зрели ягоды. Этому способствовали леса, достаточное количество влаги и число солнечных дней в году. Почти каждое лето было у нас тёплым и солнечным. Дикие растения и всякая живность плодились в междуречье очень хорошо.

***

Незабываемым зрелищем было весеннее половодье в Молого-Шекснинской пойме! Воды, переполнившие Мологу и Шексну, соединялись в огромное озеро-море, которое стояло порой больше недели. Казалось, половодье таило в себе опасность. Но нет, ничего страшного не случалось. Всё живое во время пойменного регулярного половодья обязательно спасалось, люди и животные привыкли к нему. Жители междуреченских деревень во время большой водополицы ездили от дома к дому, от двора до сарая на лодках. Лошади и коровы, овцы и свиньи, кошки и собаки, курицы и гуси — всё домашнее животное и птичье царство загонялось на специальные плоты-лабазы и на повети над скотными дворами. Для мелкой скотины: овец, телят, поросят — на поветях делались бревенчатые помосты, куда их и загоняли. Для лошадей и коров устраивали плоты из многих толстых брёвен с загородками по краям.